Я был на этой войне - Страница 41

— А мы, грешным делом, думали на тебя, что ты стукачок от особистов. Прикомандировали в самый последний момент. Конкретных обязанностей нет А сейчас присмотрелись. Наш парень. Такая же «махра», как и все.

— Ну и хорошо. Эй, Пашка, открывай двери, а то руки заняты, — я постучал локтем в дверь.

Дверь распахнулась. Мы ввалились в кунг. Внутри было тепло. Пашка приготовил обед, заварил чай. На печке грелась вода. Мы свалили все наши «подарки» на топчан.

— Разбери, что там. Мы сами толком не знаем. Мы пойдем умоемся, — сказал Юрка.

Я тем временем сбросил с себя оружие, бронежилет, бушлат, потянулся:

— Хорошо! Это же надо, а в мирной жизни люди ходят без всего этого железа. Здорово. Ладно, идем умоемся, а то мне скоро колонну вести и витамины добывать.

Мы вышли наружу. Юрка тоже сбросил с себя всю «сбрую». От спин наших валил пар. Поливая друг друга, мы долго мылись. На войне испытываешь большое удовольствие от маленьких радостей, на которые в мирной жизни ты не обращаешь внимания. Вспоминаешь об этом, только когда ощущаешь их. По возвращении домой, наверное, все опять пойдет как раньше, и не будет столько удовольствия при обычном умывании и при затяжке хорошей сигаретой. Там достаточно просто открыть кран с водой, а еще лучше — залезть в ванну. О, ванна, я готов о тебе сложить целую оду. Потому что когда больше двух недель ты грязен, как свинья, то ванна начинает тебе сниться, как женщина, и ты ее желаешь не меньше, чем женщину. О бане я просто умолчу. Это просто эфемерная надежда. Надоедает просто обтираться дешевым одеколоном или дешевой водкой, лишь бы смыть с себя пот и жир, вновь ощутить себя цивилизованным человеком. Или, скажем так, человеком, не далеким от цивилизации. Если перестать следить за своим обликом, то очень легко опуститься. Наступает отупение, полнейшая апатия, наплевательское отношение к своей жизни и к жизням своих сослуживцев. Может произойти и психологический срыв. Поэтому командиры и гоняют своих подчиненных за внешний вид. Хоть чем-то, но заставляют их помнить о своем человеческом облике, а уже исходя из этого — и обо всех остальных ценностях, вроде гуманизма, взаимовыручки и т. д. То же самое и с сигаретами. Дома ты можешь просто купить пачку любых сигарет в любом киоске, были бы только деньги. А здесь это культ.

Когда мы вернулись в кунг и увидели, что положил в «гуманитарную помощь» Сашка, то настроение заметно улучшилось. На столе стояла открытая бутылка дагестанского коньяка, колбаса копченая трех сортов, рыбные консервы импортные в масле, сыр и — о чудо — лимон! Тонко нарезанный лимон, посыпанный сахаром, уже дал прозрачный желтоватый сок и благоухал. Запах лимона забивал запах грязных тел, нестиранных носков, дешевого одеколона, лука, кожи и много еще какой гадости. Лимонный запах господствовал над всеми ароматами.

Мы начали есть. Желудки подводило от голодухи. Первым делом мы откупорили дагестанский коньяк. Налили, понюхали. М-м-м-м, неземной запах.

— Поехали, — сказал Юрка, чокаясь со мной и Пашкой.

Все выпили, выпили по привычке, как водку, на выдохе, не почувствовав вкуса. Но во рту остался привкус коньяка, его аромат. Никто не торопился закусывать. Все сидели, наслаждаясь внутренними ощущениями. Потом не торопясь взяли по ломтику лимона и положили в рот. Как это здорово!

— Ладно, мужики, вы можете еще долго здесь расслабляться, а у меня десять минут до выезда. Так что я по-быстрому, — сказал я, наливая себе полстакана коньяку и пододвигая закуску поближе.

— Да-да, Слава, конечно, давай налегай, — Юрка быстро налил себе и Пашке коньяку, и мы вновь подняли наши хрустящие аэрофлотовские стаканчики.

— За что пьем?

— Какая разница! За удачу! Пойдет? — мне некогда было разводить сантименты. Хотелось поплотней поесть, хотя, как все медики утверждают, перед боем есть вредно. Вот пусть они и голодают. А то ради очередного боя отказываться от такого коньяка и такой закуски — не выйдет!

— Пойдет! — мы подняли наши «кубки» и сдвинули их.

И вновь живительная влага заструилась по горлу вниз, согревая нежным теплом все на своем пути. Юрка начал разливать по третьей. С полным ртом, набитым закуской, я показал и промычал, что мне чуть-чуть. Юрка и плеснул мне чисто символически. Встали молча, выпили, не чокаясь. Третий тост, он и есть третий. Принялись закусывать. Я пихал в рот все подряд, и сыр, и все сорта колбасы, сверху пошел лимон. Нормально. Я посмотрел на часы.

— Все, мужики, мне пора, — я встал и начал одеваться. Юра с Павлом помогли мне надеть бронежилет.

— Все, пока. Без меня не ужинайте, я, может, еще чего-нибудь достану.

— Удачи, постарайся на совещание не опаздывать, — Юрка похлопал меня по плечу.

— Давай, запоминай, что там по Минутке решат.

— Ох, чует мое сердце — харкать будем кровью на этой Минутке.

— Поживем — увидим. Пока.

— Счастливо.

Я почти бегом прошел к блокпосту на выезде с КП бригады. В мирной жизни я всегда, сколько себя помню, ходил быстро. Друзья шутили, что тороплюсь жить и чувствовать. А здесь походка у всех усталая, степенная. И никто никого без надобности не торопит.

Там уже стояло три БМП и медицинский МТЛБ — легкобронированный тягач — с характерными крестами на боках и крыше. Хотя если будут расстреливать колонну, то вряд ли пощадят и медицинскую машину. Раненый враг — все равно враг, а Женевскую конвенцию о военнопленных духи не подписывали, у них свой взгляд на происходящее, у нас свой. Кое-где мы единодушны, но в основном — нет.

Рядом с БМП и тягачом стояли офицеры. Сборная команда. Трое врачей, двое взводных из третьего батальона, взводный с разведроты. Я подошел поближе, офицеры, видимо, рассказывали анекдоты или травили байки. В другой раз я бы сам рассказал что-нибудь или послушал, но не сейчас. Через час, максимум полтора начнет смеркаться, и тогда придется все откладывать на следующий день и несолоно хлебавши возвращаться назад. Я поприветствовал, кого сегодня еще не видел.